Вскоре после снятия Семакина Жернов вступил в партию. И говорили, будто новый председатель сельсовета Рубашкин не без угодливости предложил Жернову пополнить ряды большевистской партии, чтобы потом, в случае чего, не полететь следом за Семакиным. Но как раз этого тому нечего опасаться, так как его деятельностью председателя сельсовета в райкоме были вполне довольны. Ещё бы, если при Семакине к посельчанам не наведывались с описями всего их имущества, построек, деревьев, животных, птицы, не обмеривали при дворах землю, то теперь это делали весной и осенью. И поневоле народ с благодарностью вспоминал Семакина, который давал людям свободно дышать, не оглядываясь, уверенно работать в свободное от колхоза время на своих подворьях. А теперь эта лавочка закончилась, и первым, кто радовался, что она осталась в прошлом, был Жернов, который всем представлялся страшней помещика, служивший верноподданнически райкому. Ведь кто, как не Пронырин, также одобрил Жернова по взятым обязательствам на сверхплановые поставки всех видов культур, которые он выполнял по первому требованию Пронырина. А на совещаниях секретарь райкома неоднократно ставил его в пример, особенно тем председателям колхозов, которые часто срывали сверхурочные поставки хлеба. И выходило, что Жернов был самый исполнительный хозяин, пёкшийся об интересах государства больше кого-либо, за что среди председателей получил прозвище выскочки…
Но упрекнуть Жернова открыто в каких-то особых личных отношениях с Проныриным никто бы, пожалуй, не решился, и остерегались давать оценку странной дружбе как секретаря, так и председателя колхоза имени Кирова. А с другой стороны, Пронырин не считался сторонником создания вокруг себя близкого окружения из любимчиков. Тем не менее у секретаря такие были, с ними он поддерживал такие отношения, которые способствовали укреплению его партийной карьеры. Хотя он делал упор на то, что стремится укреплять не только свои партийные позиции, но и повышает авторитет партии, и чтобы все работали как он, Пронырин. И если кто-то будет уклоняться, он так же покарает, как в своё время за вольнодумство и отступление от проведения политики партии поплатился Сапунов, а после него отправил далече трёх председателей колхозов: двух расхитителей и одного не выполнявшего хлебозаготовки. Но из всех снятых, как доносили ему холуи, Сапунов всё ещё жил в памяти людей.
А между тем в народе твёрдо жило убеждение, что за хорошего человека всё равно рано или поздно последует кара Господня. И кто так считал из людей – была Серафима Полосухина, а ей вторил муж Семён. Ульяна Половинкина как-то было изрекла почти то же самое на наряде, но Роман Климов по-отечески остановил женщину. Ведь миром тогда правила власть антихриста, и он верил, что на земле она временная, так думал этот мудрый старик, встреча с которым у нас ещё впереди.
О секретаре райкома предпочитали не говорить, но не знали, как можно было ладить с самоуправным председателем Жерновым. А между тем для Пронырина прошедшие годы борьбы за единоличную власть, за укрепление в районе своего могущества, в том стиле, в каком она проходила, его уже почти не волновала, так как он всерьёз полагал, что свою должность – секретаря сельского Октябрьского райкома партии – давно перерос. И оттого нынешняя работа его больше не удовлетворяла; для того он и работал почти денно и нощно, не жалея себя, чтобы по соцсоревнованию районов Азово-Черноморского края идти всегда впереди. В крайкоме его величали передовиком, чего он достигал любой ценой ради того, чтобы занять своё место в крайкоме партии. И теперь его звёздный час пробил, скоро он отправится с докладной запиской о проделанной работе по всем направлениям народного хозяйства.
Но тогда Пронырин ещё не догадывался, что в особом отделе НКВД на него уже заведено дело совсем иного содержания, и вместо ожидаемого повышения по службе из крайкомовского НКВД пришло секретное распоряжение об аресте Пронырина за антипартийную деятельность. Причём такой же участи подверглось несколько секретарей райкомов и горкомов, попавших в чёрный список чистки партийных рядов среднего и высшего партийного звена…
Но об этом он узнал, когда был снят с должности секретарь крайкома ВКП (б) Щеболдаев, тот самый, к которому он должен был идти на приём. И никому из пришедших его брать он не успел объяснить, что стал жертвой чей-то ошибки, он самый верный последователь великого дела Сталина. Хотя в голове вертелся вопрос: «За что?» И первое, что вспомнилось, это эпизод из Гражданской войны, когда, по сути, по его вине был разгромлен конный кавалерийский корпус. Но тогда он сумел вывернуться, так как свидетелей его военной ошибки почти не осталось. А из тех, кто уцелели, он позже уничтожил. Последнего – деда Пипку. И тот самый Соловьёв, руководивший особым отделом, потом рассказал, что дед подтвердил своё кошеварство в одном полку…
– И что он тебе рассказал? – спросил тогда осторожно Пронырин.
– Его передали другому следователю и дальнейшая судьба деда мне неизвестна.
– Что, могли оправдать?
Пронырину тогда запомнилось, как после его вопроса особист так странно посмотрел на него, что пропало всякое желание продолжать разговор. И видя, что секретарь заметно насторожился, Вадим Александрович сказал, что ему запретили говорить. Но потом как-то быстро ушёл. Пронырин в обход своего бывшего боевого товарища пытался узнать, что сталось со стариком. Почему-то о Тронове никто не слышал. А дело было в том, что Вадим Соловьёв хотел узнать: по какой причине секретарь райкома решил избавиться от деда? И пообещав Тронову, что он не пострадает, если всё ему начистоту расскажет. Легковерный старик, конечно, поведал нехитрую историю того, как корпус угодил в засаду и был разбит наголову из-за ошибочных действий комиссара Пронырина; после того жаркого боя уцелела лишь кучка бойцов вместе с командиром. Тем не менее Никанора Тронова Соловьёв не отпустил на волю, отправив куда-то по лагерному этапу и где-то там тот сгинул бесследно…
Арест секретаря райкома Пронырина (который в тот момент также вспомнил, как устранял неугодных ему председателей колхозов, завотделами райкома и райисполкома), с некоторым опозданием ошеломительной новостью докатился в посёлок Новая жизнь. Правда, сначала прошёл слух, что Пронырина сместили со своего поста якобы за превышение своих партийных полномочий, и ещё вменялись ему обвинения в необоснованных растратах денежных средств из госказны и части партийных средств. И только потом поступило уточнение, что Пронырина арестовали как тайного агента мировой буржуазии, принадлежавшего к троцкистско-бухаринскому блоку. Это сообщение на простых людей произвело эффект разорвавшейся бомбы, и люди поверили в справедливость предъявленного Пронырину обвинения, ведь недаром он, как барин, разъезжал на роскошной линейке, а потом и в автомобиле…
Однако, по-настоящему никто не знал, что достоверно скрывалось под этим арестом. Хотя сам факт ареста секретаря, в сущности, наверное, ни на кого такого сильного впечатления не произвёл, как на Жернова, который тут же почувствовал нависшую над ним смертельную опасность, и его охватил такой панический страх, что Марфе пришлось долго успокаивать мужа. А потом, не объяснив ничего, передав свои полномочия Макару Костылёву, он ушёл, и два дня нигде не показывался, не произнося и дома ни одного слова.
А люди на нарядах о том, что произошло с секретарём райкома, между собой старались не суесловить. Конечно все колхозники, услышанной новостью, были настолько удивлены, что одно время их одолевало сомнение: а не пошутил ли кто над ними? Они даже не знали, от кого поступило это известие. И продолжали сомневаться, как мог полететь со своего высокого поста Пронырин – этот всемогущий человек?! А потом пришли к единому мнению, что все ходят под Богом, ему видней, кого миловать, а кого карать. И вместе с тем о секретаре никто так не сожалел, как в своё время жалели Сапунова. И немногие ещё продолжали обсуждать это событие, разве что кто-нибудь тайком между собой пошепчется и замолкнут. Вот как, например, Староумов с Жерновым, сидевшие в амбаре:
– Не нам об этом судить, Ваня, что я могу сказать? А ничего! – хмуро, недовольным тоном буркнул Жернов, наклоняя голову.
– Паша, чую, что-то ты знаешь, да скрываешь? Может, тебе видней, так и надо, не ведаю, – тихо, сокровенно, вглядываясь в Жернова, напряжённой ноткой проговорил Староумов, через стол даже тянулся к визави и шептал: – Мне можно, Паша, я в доску свой, сколько лет вместе работаем, пора не чуждаться, – вкрадчиво, этак осторожно прибавил Иван Наумович.
– Да ты, Ваня, пойми, мне самому очень чудно – никак не могу разобрать: наш секретарь был – такая дальновидная голова! А не удержался – под корень смахнули. Ведь его все почитали и боялись! И в крайкоме, небось, тоже его уважали, ещё слушок ходил – должны были наверх Якова Романовича перевести. И вдруг – на тебе, полетел в другую сторону такой умнющий человек! И што теперь будет в райкоме?! Bот о чём тужу!